Гроссман

ГРОССМАН Леонид Петрович (1888—) — современный литературовед. Р. в семье одесского врача. По образованию юрист. Преподавал в ВЛХИ, состоял ученым секретарем литературной секции ГАХН. В настоящее время работает в литературно-художественном отделе Госиздата.

Методологические воззрения Г. близки к формализму. «Углубленное исследование языка, композиции, поэтической техники, особенностей художественной манеры данного автора понемногу ликвидирует все господствовавшие недавно историко-литературные приемы, от социологии и культурной истории до биографии и психологии» (ст. «Метод и стиль», 1922). Однако Г. остаются чуждыми и технологический практицизм формалистов, и их небрежение вопросами тематики. Констатируя исконный разрыв между «формой» и «содержанием», Г. предлагает заменить эти метафизические термины старинным понятием « стиля — самого видного наружного выражения самой внутренней сокровенной жизни духа» (Леонтьев). «Вместо истории идей, игнорирующей один из важнейших признаков лит-ого произведения — его форму, вместо исключительного формального анализа, изучающего автора как неодушевленный предмет, исследование стиля способно охватить облик поэта во всей его цельности и полноте...» Представление о литературоведении как о «новой углубленной эстетике, построенной на созданиях художественного слова», сближает Г. с такими представителями эстетического интуитивизма в русской историографии, как Евлахов, а его импрессионизм — с Айхенвальдом.

Работы Г. многочисленны. Они посвящены самым различным вопросам: исследованию поэтической техники («Онегинская строфа»), прототипология («Бакунин в Бесах »), анализу критических систем («Аполлон Григорьев»), установлению лит-ых воздействий («Композиция романов Достоевского»), эволюции поэтических жанров («Поэтика сонета», «Мадригалы Пушкина») и пр. «В план лит-ого исследования необходимо включать все, что служит выразительности и своеобразию данного творческого облика. В этом смысле вкусы поэта, его умственные наклонности, его увлечение теми или иными философскими системами часто совершенно равноправны с вопросами строения и выбора его художественных форм» («Метод и стиль»).

В каком же взаимном отношении находятся эти компоненты стиля, какова их функциональная роль в создании поэтического целого, чем обусловлен наконец самый стиль, какие социальные причины вызвали его к жизни? От решения этих капитальных проблем Г. или уклоняется, или решает их неправильно. Его понимание стиля всецело импрессионистично. «Синтетический облик Брюсова являет нам черты бесстрашного укротителя слов, поэта-комбатанта, уверенного мастера и отважного конквистадора в безбрежных далях российской поэзии». Как воспитался этот «синтетический облик», волю каких групп выполнял в лит-ре Брюсов, рупором чьего сознания он являлся — Г. нам не сообщает. Детерминированность творчества им просто-напросто отрицается. Автор «Записок охотника» рисовал образы дворовых, разрабатывал крестьянские мотивы. И то и другое очевидно обусловлено было социальным генезисом тургеневского стиля, вызывалось к жизни тягой «охотника» к «простой жизни», его мечтательностью, мягкосердечностью и т. п. По мнению же Г., здесь имел место «умный технический ход и совершенно правильный художественный прием»: «Темы любви оказались недостаточными для придания очеркам нужной динамичности. И как новый действенный фермент драматизма Тургенев принимает для своих охотничьих рассказов явление крепостничества». Автор поступил не так, как требовала от него социальная природа его образов, а так, как ему самому казалось удобнее!

Аналогичным образом разрешаются проблемы лит-ой динамики. Исследуя историю русского мадригала, Г. обходит совершенным молчанием причины его упадка в 40-х годах, хотя связь этого жанра с аристократической культурой очевидна. «Эволюция поэтического рода являет нередко картину органического развития живого существа с тем же процессом накопления жизненных сил, их концентрации и затем их медленной утраты и даже подчас полного исчезновения» («Мадригалы Пушкина»). На самом деле деградация жанров обусловлена деградацией культивировавших их классовых групп.

Изложение Г. увлекательно, его «эссэ» и «портреты» всегда построены по тщательно обдуманному плану, композиция их отчетлива, язык образен. Однако изложение его часто грешит излишней манерностью. Г. питает пристрастие к эффектам. Самые обыкновенные факты быта превращаются им в «примечательные», «обостренные» и «фатальные» происшествия. «Не фатально ли совпадение столетнего юбилея Лермонтова с разгаром кровопролитнейшей войны?» «Пути Брюсова снова так фатально и знаменательно скрестились с путями молодого Артюра Рембо...» «Действие последнего романа Тургенева происходит в 1870. События Нови разворачиваются в момент прелюдии к катаклизму 1914. Но даже пушки, штурмующие Страсбург, бессильны заглушить для Тургенева переливчатый звон старинного клавесина» («Портрет Манон Леско»). Как ни соблазнительно это «фатальное предзнаменование», в нем нет ни грана истины: события «Нови» датированы 1868 годом!

Библиография: I. Собр. сочин. Г. выпущено в 5 тт. издательством «Современные проблемы», М., 1928.

II. Биографию Г. см. в сб. «Писатели современной эпохи», т. I, М., 1928 (здесь и библиография); Благой Д. Д., Новая книга по истории литературы, «Печать и революция», 1926, II (о книге Г. «От Пушкина до Блока», М., 1926); Полонский Вяч., Три статьи в сб. «Спор о Бакунине и Достоевском», Л., 1926 (совместно с Г.); Боровой А. А. и Отверженный Н., Миф о Бакунине, М., 1925; Цейтлин А. Г., «Преступление и наказание» и «Les Miserables», «Лит-ра и марксизм», 1928, кн. V; Немеровская О., Леонид Гроссман во весь рост, «На лит-ом посту», 1929, VI.