истина

ИСТИНА — категория философии и культуры, обозначающая идеал знания и способ его достижения (обоснования). Это ценностно-теоретическое понятие, предполагающее, с одной стороны, рефлексивно-конструктивную разработку критериев совершенства и совершенствования знания, и с другой — отнесение к системе ценностей, в которой идеал данного совершенства определяется контекстуально, через связи с другими ценностными категориями. Понятие И. всегда служило в философии источником острых дискуссий и знаменовало собой поляризацию философских учений. При этом споры об И. имели своим предметом именно специальную философскую категорию, порождая многообразие конкурирующих теорий, совокупность которых и дает нам наиболее полный философский образ И. Вместе с тем И. как универсальная ценность европейской культуры сохраняла относительно устойчивое содержание в течение длительных отрезков времени в области обыденного сознания, религии, науки. Если воспользоваться терминологией И. Лакатоса, то история понятия И. как своеобразной исследовательской программы может быть метафорически описана как медленная трансформация жесткого ценностно-культурного ядра, идущая параллельно постоянной пролиферации (размножению) теорий на уровне философско-методологического защитного пояса.

1. Исторический и типологический аспекты понятия И. В философии различаются две основные позиции по отношению к И.: узкая и широкая. Узкая позиция предполагает отнесенность понятия И. только к логически правильно построенным предложениям естественных и искусственных языков, а именно к утвердительным и отрицательным суждениям субъектно-предикатного вида, к которым применима бинарная истинностная оценка (И.—ложь). Это операционалистская позиция, позволяющая однозначно различать истинные и ложные суждения с помощью определенного критерия И., отличающегося от понятия И. Так, если истинным в логике может быть признано, напр., заключение, выведенное из истинных посылок по определенным правилам, то правила вывода вообще не оцениваются на истинность, а просто зиждутся на авторитете данной логической системы в целом, принимаясь в качестве конвенций. Такова семантическая концепция А. Тарского и ее интерпретация в неопозитивизме; провозгласив, по сути, метаязыковый характер понятия И., Тарский свел И. к логической онтологии, к отношениям между предложениями (таблицы истинности для логики высказываний, напр.). Тогда, с одной стороны, утрачивала смысл реалистическая позиция, видевшая в И. отношение между знанием и некоторой внешней ему реальностью. От этого было недалеко до вывода о том, что понятие И. может быть вообще исключено из науки в качестве «псевдопредиката» (А. Айер). С другой стороны, получало новые импульсы понятие теоретической И., относящееся к семантическим связям внутри сложных концептуальных образованийинепредполагающее сопоставление ни с какой онтологией, кроме производной от данной теоретической системы.

Эмпирическая истинность, напротив, может устанавливаться с помощью процедуры эмпирической проверки (верификации), однако сама верификация на деле представляет собой также не непосредственное сопоставление знания с внешней ему реальностью, но сравнение «протокольного предложения» наблюдения с предложением, являющимся логическим следствием из теории. Истинность же самой верификации в рамках узкого подхода к И. вновь не может быть независимо оправдана, поскольку она является процедурой, а не высказыванием. Ее обоснование может быть выполнено лишь в рамках онтологической позиции, напр., с помощью представления ее в качестве метода, объединяющего теорию с практикой. Критерий И. носит, таким образом, во всех случаях онтологический характер, т.е. включает предпосылку об особом характере реальности и процедур отнесения к ней, что обеспечивает совершенство знания. Известный марксистский тезис о том, что практика выше теоретического познания, типичен как раз для такого объединения гносеологических и онтологических предпосылок в качестве понятия и критерия И. в условиях приоритета последнего. Однако в рамках марксистско-ленинского понимания И. онтологический реализм оказался несовместим с узким подходом в силу неопределенности понятия практики. Примерно те же проблемы оставила нерешенными и прагматическая концепция И.

Узкий подход является источником как философских, так специальных, нефилософских,теорий И., а широкий подход, как правило, ограничен философским пониманием И. В последнем случае теряет смысл жесткое противопоставление суждения и понятия, а также онтологизация определенной логической формы предложений вообще. В рамках широкого подхода истинным может быть не только утвердительное описательное суждение, но и модальное суждение (моральная норма, эстетический идеал, критическая оценка), вопросительное предложение, философская или научная проблема, неявно (невербально) выраженное убеждение, практическое действие В качестве двух наиболее представительных концепций внутри широкого подхода можно назвать онтологиче скую и трансценденталистскую концепции И. Примером первой является позиция М. Хайдеггера, придававшего понятию И. всеобъемлющий характер и приписывавшего ему предикат «изначальности» (abkunftig) и «открыто сти» (букв, «несокрытости» — Unverborgenheit), т.е. под линности, высшей реальности почти в платоновском духе. Эта позиция и в самом деле ведет свое начало от античности. И. является определяющей для характеристики описываемого Платоном верховного мира идей, для Аристотеля понятия бытия и И. также почти синонимы. Не идеал рассуждения, но идеал чувственных несовершенных вещей, которому на деле стремится соответствовать в своей работе ремесленник, политик и художник, — вот главное содержание понятия И. в античной философии. И то классическое определение И., которое мы находим у Фомы Аквинского — «Veritas est adaequatio rei et intellectus» — «И. есть тождество вещи и представления» — следует понимать именно в данном контексте. Необходимо отметить известную многозначность этой формулы, поскольку латинское «res» может переводиться и как «предмет», «мир», «природа», «сущность», «факт», «содержание», «причина», а «intellectus» — как «восприятие», «понятие», «рассудок», «значение» и «смысл». В любом случае речь здесь идет об И. как о форме всеобъемлющей гармонии (согласованности, соответствия) — важнейшем признаке совершенства как реальности, так и знания о ней. Данной концепции чуждо разграничение понятия и критерия И., а также отсутствует жесткое указание на доминанту такого соответствия; скорее, знание как элемент реальности должно гармонически сочетаться с другими ее элементами, входить в единую систему мира.

Новое время вносит принципиально новое звучание в данное определение И. Дуалистическая картина мира позволяет вывести из нее и кантовское согласие мышления с самим собой, и гегелевское тождество понятия и предмета, и позитивистское соответствие восприятия и факта, и многие другие более поздние теории И. Однако важнейшая новация вызвана дальнейшим обособлением, специализацией и секуляризацией познавательной деятельности и состоит в том, что взаимоотношения бытия и познания, объекта и субъекта самым радикальным образом ставятся под вопрос: их соответствие из практикуемой высокой нормы бытия превращается уже в почти недостижимый идеал знания. Из области оснований бытия И. перемещается в сферу обоснования знания.

Философско-онтологическая идея соответствия, как она формулируется Платоном, Фомой и Гегелем, в позитивистских, неокантианских и прагматистских учениях выходит или стремится к выходу за пределы широкого подхода к И. и становится преимущественно теоретико-познавательным и методологическим требованием к ставшему и развивающемуся знанию. В основу двух наиболее общепринятых концепций И. — корреспондентной и когерентной — кладется внешнее соответствие знания реальности в рамках определенного вида деятельности, или внутреннее соответствие элементов знания друг другу в пределах некоторой концептуальной системы.

Системность, присущая знанию, является не просто внешней связью элементов, но выражает собой его внутреннее содержание, в котором целое богаче (истиннее) суммы его частей (которые по отдельности могут обладать лишь частичной истинностью). Эта теория, будучи исторически производной от идеи всеобщей логико-метафизической связи (Лейбниц, Гегель), опиралась на идеал чистой математики, но затем была распространена на различные концептуальные системы. Как следует из тезиса Дюгема— Куайна, в системе научного знания смысл всякого понятия задается другими понятиями. Эта идея концептуального каркаса, или даже концептуальной тюрьмы, еще более рельефно формулируется в тезисе Куна—Фейерабенда о власти парадигм, или о теоретической нагруженности знания. Если целостность и системность рассматриваются как смыслообразующие факторы знания, то и И. становится производной от них связью, в которой элементы знания достигают своего совершенства. Вытекающая из данной установки когерентная теория И. фактически обессмысливает истинностную оценку отдельного суждения и смыкается с теорией «принятия знания в качестве истинного» — с тем, что Ю. Хабермас называет «консенсусной теорией И.». Все это объявляет совершенство знания постоянной величиной (коль скоро построена система, и заданы то истинностные критерии) и исключает понимание познания как стремления к И. Кроме того, представление о том, что всякой системе знания соответствует своя И., исключает логические способы их сопоставления (тезис несоизмеримости) и приводит к выводам в духе крайнего релятивизма, отрицающего специфику познания по сравнению с другими культурными процессами. Область применения когерентной теории И. ограничена замкнутыми и самодостаточными системами, в которых развертывание значения термина совпадает с определением его истинности.

Основой корреспондентной теории И. является идея независимой от субъекта и его языка объективной и открытой познанию реальности, сопоставление с которой выполняет критериальную функцию. Подходы к данной теории намечаются уже в античной философии (Платон, Аристотель, скептики) в рамках общей проблемы достоверного знания как особого рода бытия. Отдельных аспектов теории корреспонденции касались средневековые философы в своем анализе логико-грамматических условий истинности. Эмпиризм Нового времени усматривал И. во взаимном соответствии чувственных впечатлений или в соответствии впечатлений и идей. В 20 в. различные варианты понятия И. наследовали те или иные постановки проблемы, выступая как сообразность предложения и того, о чем оно говорит, суждения и его объекта, убеждения и факта (Дж. Мур, Б. Рассел, Л. Витгенштейн). Один из сторонников теории корреспонденции — К. Поппер — обнаруживает ее точную формулировку в семантической трактовке И. у А. Тарского. Однако у Тарского речь идет о соответствии суждения метаязыка суждению языка-объекта, поскольку реальность попадает в сферу теории И. только тогда, когда дана нам в некоторых знаково-языковых формах. У самого Поппера эмпирический базис науки также не является абсолютным, а содержит конвенциональные элементы. В конце концов, реалистическая позиция Поппера находит свою основу в платонизме в стиле Г. Фреге и его понятия «третьего мира». Также и в концепции практики как основы и критерия И., сформулированной в марксистско-ленинской версии корреспондентной теории, не преодолеваются трудности, связанные с реальным оперативным отнесением к реальности. Дело в том, что открытость реальности самой по себе, дискурсивно выражающая претензии на гносеологическую значимость, проявляется в том, что и практика, и реальность оказываются лишь уровнями, или формами совокупной знаково-языковой реальности, а И. — сопоставлением теоретического и эмпирического знания (теоретических терминов и протокольных предложений, напр).

Вместе с тем признание возможности установить совпадение знания с объективной реальностью (в марксизме — достижение абсолютной И.) равнозначно отказу от принципа развития знания. И Поппер, и сторонники марксистского учения об И. стремились преодолеть эту трудность, объединяя идею корреспонденции с прагматистским подходом к И. Они рассматривали И. не как актуальное обладание совершенным и полным знанием, но как процесс приближения к идеалу (здесь понятие «правдоподобия», или «приближения к И. » Поппера аналогично марксистскому понятию «относительной И.»). Тем самым понятия практического успеха, или интерсубъективно фиксируемого прогресса познания, который опять-таки является свидетельством успеха теории, молчаливо подменяют собой ключевое, но проблематичное понятие реальности самой по себе.

Итак, если реальность трансцендентна, то установить истинность знания путем теоретического или практического отнесения к ней невозможно. Если реальность имманентна, дана нам в форме знания или практического акта, то отнесение к ней бессмысленно, поскольку не дает независимого основания. Удостоверить истинность знания — значит совершить рефлексивно-познавательный акт, добавляющий нечто к содержанию знания. Но тогда мы имеем дело уже с новым знанием, об истинности которого нужно судить заново, что ведет к регрессу в бесконечность. Здесь мы не можем выйти за пределы дуалистического противопоставления знания и реальности, знания и рефлексии о нем, что и фиксирует большинство современных теорий истины. Все они так или иначе комбинируют элементы корреспондентной, когерентной и прагматистской концепций, исходя из разных интерпретаций понятий «реальность», «деятельность», «знание», «развитие знания», «коммуникация» (нео — и постпозитивизм, прагматизм, конвенционализм, инструментализм). Сведение проблемы И. к вопросу о свойствах знаковых систем в немалой степени способствовало тому, что для целого ряда философских учений и направлений понятие И. вообще утрачивает какую-либо значимость (философия жизни, экзистенциализм, структурализм, постмодернизм) и объявляется «устаревшим», «бессмысленным», «идеологически нагруженным» (Ж. Деррида, П. Фейерабенд, Р. Рорти). Подобная критика попыток обоснования понятия И. вынуждает предпринимать сужение содержания ого понятия, придавать ему как можно более однозначный и операциональный смысл. Главная проблема, возникающая в этой связи, состоит в необходимости совмещения нормативного и дескриптивного, критического и позитивного аспектов понятия И.

2. И. как норма. В современной теории познания проблема объективного содержания знания трансформируется в проблему его обоснования, т.е. выяснения условий его интерсубъективной приемлемости. Поэтому вопрос об И. — это вопрос об особых способах дискурса, легализующихся благодаря связи с исторически конкретными культурными предпосылками. Данные дискурсивные формы выражены нормативными суждениями.

Современные нормативные теории И. обладают обычно трехчленной структурой. Во-первых, они содержат онтологический постулат о том, чем является И. (напр., соответствие знания и реальности, или мышления и восприятия, или внутренняя гармония знания и т.д.). Однако такой постулат сам по себе еще не позволяет дать характеристику некоторой теории И.: ее понимание как соответствия знания реальности еще не проясняет вопрос о том, как устанавливается данное соответствие. Поэтому, во-вторых, оценка знания как истинного предполагает явно сформулированные нормы, задающие применение понятия И. в ходе обоснования и развития знания. Это нормативное понятие получает название «критерия И.». Однако данный критерий не функционирует автоматически, определяясь, в-третьих, способом его операционализации. Применение критерия И. предполагает целый набор конвенций, принятых данным познающим, сообществом в целом по поводу понятий «реальности», «прогресса», «времени», «пространства», «системности», «логики», «познания». Поэтому в процессе истинностной оценки знанию последовательно приписываются предикаты, имеющие лишь косвенное отношение к понятию И. — «правильное», «проверенное», «глубокое», «всестороннее», «успешное», «эффективное», «адекватное». И когда решение надо принимать немедленно, и когда оценка знания требует относительно большого отрезка времени, абстрактно сформулированная норма нуждается для своего применения в посредствующих звеньях, правилах соответствия. В этом случае используются специальные методологические критерии, связь которых с И. далеко не самоочевидна (соответствие правилам логического вывода, верификация, фальсификация, требование эмпирического роста знания).

Такая оценка знания основана на вере в достаточность данного отрезка времени для анализа знания и на логике индуктивной экстраполяции. Понятие нормы вообще производно от понятия времени в том смысле, что всякое совершенство оценивается с точки зрения возможности его достижения в условиях пространственно-временного континуума, соразмерного человеку. Совершенство либо в принципе недостижимо для человека, будучи свойством природных явлений и процессов, либо абсолютно антропоморфно, если рассматривается как состояние, в которое человек приводит вещь в соответствии со своими понятиями. Итак, операциональный диктат специальных критериев или рассуждения об И. вообще — такова дилемма, с которой сталкивается всякая нормативная теория И.

При наложении нормативного понятия И. на живую реальность процесса познания возникают два варианта. Если с самого начала направлять данный процесс определенными нормами, то большая часть новых результатов будет отсекаться. Если либерализировать нормы, то они утрачивают смысл. Таким образом, И., как и всякая норма, имеет двойственную природу. Во-первых, она действует как элемент теоретико-познавательной идеологии, направленный на блокировку некоторых форм и результатов мышления и деятельности. Во-вторых, норма описывает среднестатистический уровень мышления и деятельности в качестве исходного пункта всякого анализа и оценки. Этих два аспекта нормы исключают друг друга, обладая взаимной дополнительностью, и это в полной мере характеризует понятие И.

3. И. как дескрипция. Нормативное понимание И. предполагает соответствующий образ познавательного процесса, в котором познание имеет кумулятивный и линейный вид, а между наукой и всем иным знанием проведена линия демаркации. Нормативная теория науки, стремящаяся противопоставить друг другу разум и опыт, с одной стороны, и веру и чувство — с другой, выразила идеологическими средствами лишь определенные социально-культурные условия, а именно мощь современной науки и техники, требующую соответствующего философского оправдания.

Сциентистский образ познания привел к недооценке субъективной стороны познания. Так, напр., марксистское положение о конкретности И. требовало всеобъемлющего и детального исследования объекта познания, т.е. установления его важнейших и существеннейших свойств, взаимосвязей, тенденций развития и т.п. При этом принималось за самоочевидное, что чем большую область знания занимает отнесенность к субъекту, тем больше знание теряет в И. и в объективности, и потому субъект следует ограничивать абстрактным, подчиненным объекту состоянием, а в идеале вообще выводить за пределы знания. Такое представление об И. отчуждает субъекта от результатов познавательного процесса и обессмысливает знание.

Шаг по направлению к более глубокому постижению субъективной стороны познания представляет собой понятие совокупного познавательного процесса (СПП). Оно позволяет построить достаточно богатый образ знания по сравнению с нормативными моделями, простота и понятность которых явно идет в ущерб их адекватности. Идея конкретности И., в целом не подвергаемая сомнению, не может опираться лишь на конкретность и многообразие образа объекта, но должна быть понята также и как утверждение о многообразии форм деятельности и общения субъекта, откладывающихся в содержании знания. СПП предстает тем самым как многообразие форм и типов знания, отнесенных к многообразию человеческих практик и познаваемых реальностей, что ведет к соответствующему расширению предмета теории познания и вовлекает в СПП такие контексты, которые до недавнего времени находились в исключительной компетенции социологии знания и истории культуры.

Понятие СПП позволяет рассматривать каждый отдельный познавательный акт и его результат как элемент некоторого единства, связанный с другими элементами и рассматриваемый в синхронном и диахронном аспекте.

В этом понятии сливаются воедино все времена и пространства знания, здесь нет постоянных иерархий и критериев И. или прогресса, хотя идет бесконечный процесс возникновения новых теорий и метатеорий, сменяющих друг друга. Каждая часть этой целостности обладает своей собственной рациональностью, формами обоснования и правом делить успех или поражение с другими. Не нормативное противопоставление, но описание и взаимное сравнение разных форм и видов знания позволяет дать всеобъемлющий образ познавательного процесса. Тем самым понятие СПП позволяет вывести понятие И. за пределы отдельных философско-эпистемологических учений, избавиться от культурно-исторического релятивизма. Оно также выполняет эффективную методологическую функцию для участников СПП.

4. И. и экспертиза. Вопрос о социальной ответственности ученого ставится обычно в связи с применением или использованием его научных достижений в рамках социума. И., напротив, рассматривается как нечто ценностно-нейтральное, независимое от возможного использования знания. Экспертиза в социальной и гуманитарной областях, которой предстоит оценить научные результаты с точки зрения их функции в обществе, может поэтому абстрагироваться от вопроса об их истинности. Экспертиза устанавливает, в какой степени продукт науки или иной деятельности соответствует социальным потребностям, не нарушает ли он социальных запретов, насколько общество в состоянии его использовать с экономической, экологической, юридической и пр. точек зрения. В ходе экспертизы речь идет не о соответствии знания реальности или об И., но о проверке средств и условий деятельности с точки зрения социальных конвенций. Экспертиза — это открытая, демократическая дискуссия и оценка определенной деятельности и ее результатов, предполагающая их обстоятельное описание, анализ, историческую реконструкцию и социальный прогноз по поводу содержащихся в ней субъективных элементов и связанной с этим ответственности. И. же в традиционном понимании представляет собой рассмотрение познавательной деятельности и ее результатов с некоторой бессубъектной позиции. Она противостоит социальной ответственности и экспертизе в вышеуказанном смысле. И напротив: разработка истинностной оценки знания с помощью экспертизы вводит в контекст теории И. социального субъекта, в силу чего проясняется многообразие смыслов и способов использования знания в социуме.

Аналогичное понимание И. как «свободного синтеза», призванного «раскрыть всеобъемлющий смысл бытия-в-И.», сформулировал К. Ясперс. Оно предполагает и соответствующий ему образ знания в форме СПП. В этом случае нормативный образ И. уступает место его дескриптивному пониманию, складывающемуся в контексте взаимного сравнения и диалога различных идей, теорий и форм знания, связанных с ними практик и социальных реальностей. Проблема И. возникает именно тогда, когда в ходе исследования нужно выбирать между множеством концепций, гипотез, фактов и свидетельств. Выбирая в СПП некоторую познавательную ситуацию и занимая определенную позицию рефлексии, эпистемолог описывает ее предпосылки и перспективу. Меняя позицию, он дает затем иное описание, подобно тому как один и тот же ландшафт видится с горы иначе, чем из долины. В результате складывается многообразие видения, методов, предпосылок, возможных результатов, что в целом затем сравнивается с описаниями данной ситуации ее участниками, а также историками и социологами культуры.

Так, рассматривая конкуренцию птолемеевской и коперниканской картин мира, эпистемолог не просто сравнивает их с точки зрения точности предсказаний и методологической простоты, исходя из количества вводимых эпициклов, эквантов, эксцентриков и т.п. Он последовательно принимает точки зрения Птолемея, Бруно, Коперника, Тихо Браге, Кеплера и др., критически оценивая своих противников, как если бы они собрались в одной аудитории, или хотя бы все их тексты могли быть доступны каждому из них. Полученное при этом многообразие мнений сравнивается затем с современным убеждением о том, что Коперник победил Птолемея, что его картина мира истиннее, прогрессивнее. Ясно, что результатом такого сравнения может быть лишь демонстрация поверхностности данного убеждения. Не оно, а именно указанное многообразие позиций, исчерпывающее собой данную познавательную ситуацию, оказывается И., или полной картиной реальности. И. в философско-теоретическом смысле является, с одной стороны, критическим сравнением разных концепций (рождается в споре) и тем самым служит всеобщей рационализации знания. С другой стороны, И. в своем ценностном аспекте совпадает с правдой, интегрируя знание в культурный контекст.

Предлагаемый подход отнюдь не утрачивает связь И. с проблемой объективной реальности. Но И. связывается теперь не с эмпирической реальностью конкретного познающего субъекта, меняющейся от теории к теории, от эпохи к эпохе. В качестве объективной избирается иная, более объемлющая реальность, которую, правда, никогда нельзя непосредственно воспринять, но которая складывается из данных множества наук, текстов, форм деятельности и общественных отношений, являющихся объектами философской и научной рефлексии. Философское понятие И. не имеет денотата, объективного в конкретно-эмпирическом смысле; оно дескриптивно и интерпретативно и не исходит их физических экспериментов или астрономических наблюдений. Философия постигает интегральную детерминацию и многообразие культурных смыслов знания. И. производна от контекста человеческого бытия, а не представляет собой просто отчужденный образец для оценки познавательных результатов.

Теоретико-познавательная категория И. обладает регулятивной функцией, не предлагая, вместе с тем, операциональной основы для конкретной — нефилософской — деятельности. Такая категория является, вместе с тем, конкретным идеалом многообразной, рефлексивной и всегда отнесенной к более широкому контексту познавательной деятельности. Философское понятие И. указывает на то, каким может и должен быть ее субъект с точки зрения его отнесенности к конкретной ситуации, какое место в СПП он способен занимать, при каких условиях и какую социально-культурную роль может выполнять вырабатываемое им знание.

5. Философское и специальное понятия И. Различие интересов ученого и философа определяют и их точки зрения на проблему И. Еще Гегель полагал, что эмпирические науки, изучающие природу, удовлетворяются представлением об И. как о соответствии понятия (т.е. знания) объекту. Для философии, напротив, И. есть соответствие объекта понятию, под чем Гегель подразумевал соответствие эмпирического содержания знания нормам и категориям, разрабатываемым в рамках философии. Это типичный пример нормативного истолкования И., критика которого предполагает, с одной стороны, согласие с Гегелем в признании специфики философского взгляда на И., но и более глубокого проникновения в ее сущность — с другой.

Философское понимание И. не следует рассматривать как обобщение ее конкретных образов, принятых в науке, в теологии, в обыденном сознании, — принципиальное различие объектов ставит такому обобщению непреодолимую границу. Это, скорее, результат анализа видов и форм знания, существующих относительно независимо от объекта. И в самом деле: ученый, исследующий некоторую область реальности, заинтересован в соответствии построенного им образа реальности ей самой. Для достижения и проверки этого он использует, однако, те единственные средства, которые находятся в его распоряжении — средства анализа объекта; т.е. он подходит к знанию с теми же самыми орудиями, с которыми он подходил до этого к прототипу знания — к объекту.

Философ же анализирует не то, что исследуют эмпирические субъекты, но то, как они это делают, какие методы они используют, из каких предпосылок они исходят и каких предрассудков они придерживаются, в каких социокультурных условиях они мыслят и действуют. Философская, трансцендентальная рефлексия шире всякой научной рефлексии уже в силу того, что целью ее является не знание само по себе, но общие условия знания вообще. Философская рефлексия хотя и не позволяет формулировать универсальные познавательные нормы (критерии И., реальности, прогресса и т.п.), которые применимы в любых контекстах в качестве строгих предписаний, но она в состоянии служить описанию и типологизированию знания. Соответственно философское понятие И. должно пониматься не как норма, но как результат подобного описания.

Ведь как раз именно без такого рода интегральной картины познавательной ситуации и беспомощен исследователь, хотя бы изредка вынужденный поднимать голову от лабораторного стола к более общим проблемам. Иначе не понять своего места в СПП и смысла своей деятельности вообще по отношению к более широкому контексту, а это, в свою очередь, является условием понимания и конкретной познавательной ситуации — многообразия ее предпосылок и возможностей ее разрешения. Философ при этом не предлагает сам конкретных решений: ученый, политик, верующий, налогоплательщик, озабоченные некоторым вопросом, осознают многосторонний характер ситуации, присущую ей полифонию, необходимость согласования своих субъективных предпочтений во имя совместного решения, весь риск и ответственность личного мнения. При этом сложная когнитивная ситуация, пусть даже не результируясь в некотором консенсусе, вместе с тем осознается как ситуация социального выбора, т.е. как ситуация, выход из которой, в принципе, возможен «мирными средствами», находящими баланс между разногласием и согласием. Философ и ученый по-разному рассматривают понятие И., и им не следует пытаться навязать свое понимание друг другу. Оба занимают свойственное им место в СПП, а специальные и философский подходы к И. оказываются в отношении дополнительности друг к другу.

И.Т. Касавин

Лит.: Горский Д.П. Истина и ее критерий // Вопросы философии. 1962. № 2; Касавин И.Т. О дескриптивном понимании истины // «Философские науки». 1990. № 8; Курсанов Г.А. Ленинская теория истины и кризис буржуазных воззрений. М., 1977; Мапъбранш Н. Разыскания истины. Т. 1 — 2. Спб, 1903 — 06; Ойзерман Т.И. Проблема истины и ее критерия // Вестник МГУ. Сер. экономики, философии и права. 1956. № 1; Рассел Б. Человеческое познание, его сфера и границы. М., 1957; Чудинов Э.М. Природа научной истины. М., 1977; AyerA. Language, Truth and Logic. L., 1958; Brentano E Wahrheit und Evidenz. Leipzig, 1930; Heidegger M. Zur Sache des Denkens. Tubingen, 1969; O'Connor D. The Correspondence Theory of Truth. N.Y., 1975; Habermas J. Wahrheitstheorien // Festschrift fur W. Schulz. Pfullingen, 1973. S. 211 —265; Jaspers K. Von der Wahrheit. Munchen, 1947; Pitcher С (Ed.) Truth. Enlegwood Cliffs. N. J., 1964; Popper K.R. Objective Knowledge. Oxford, 1979. P. 47—50; Resher N. The Coherence Theory of Truth. Oxford, 1973; Tarsky A. Der Wahrheitsbegriff in den formalisierten Sprachen // Studia Philosophica. Bd.l. Lemberg, 1935.