Дадаизм

ДАДАИЗМ — литературная группа, написавшая на своем знамении ничего не означающее звукосочетание «Дада», впервые выступила на третьем году мировой войны в Швейцарии, откуда лозунги дадаизма перебросились в Берлин и Париж. Последний и стал главным штабом дадаизма, деятельность которого, вообще, никогда не была значительна — даже в период его «расцвета» в первые три года существования — весьма быстро идя под уклон с тем, чтобы в настоящее время почти совсем прекратиться.

Несмотря на то, что дадаизм в сущности, уже в прошлом, — он останавливает внимание не столько в силу своей художественной значимости, сколько, как чрезвычайно яркий показатель мироощущения писательской группы (правда, незначительной), в эпоху великой войны. Нечеловеческое напряжение душевных сил, какое вызвала война, — напряжение, повлекшее за собой столь ясно ощутимый ныне сдвиг духовной культуры и сказавшееся в необходимости в «большой серьез» поднять вопрос о переоценке многих ценностей — разрядилось с одной стороны в художественном слове созданием экспрессионизма и унанимизма, с другой — отмежевавшимся дадаизмом. К «Дада» примкнули те, кои оказались немощными в «большой серьез» поднять вопрос о смысле происходящих социальных потрясений; и тем более дадаисты не могли сделать никаких выводов. К «Дада» примкнули те, кто захотел отмахнуться от необходимости произвести оценку своего мироощущения до войны, ибо знали, что приговор будет беспощадным. К «Дада» примкнули те, кто нуждался в дурмане более сильном, чем кокаин и морфий, ибо наркозы вес же не могли заставить забыть то, что происходило на фронтах. И дадаизм решился на героическую меру — он просто забыл все, что произошло, а Филипп Супо, один из главарей группы, торжественно провозгласил: «У Дада нет памяти». Произведя такую операцию — заставив себя потерять память — дадаизм стал изобретать все те средства, какие могли бы его застраховать от неожиданных реминисценций. Первым из таких средств явился поход против интеллекта, который может быть опасен, ибо ставит некоторые проблемы, связанные с пережитым. И тот же упоминаемый выше Супо заявил: «Дада не любит интеллекта». Тзара, виднейший дадаист, добавил: «Дада — идиот», а Араган беззапеляционно возгласил: «Переходить от идеи к идее невозможно». Но так как в интеллекте и для дадаизма было все же нечто прельстительное, дадаисты, в пылу полемики, стали себе противоречить и признали право именоваться идиотами и за всеми теми, кто не отрицал необходимости интеллекта. Так, Пикобиа объявил: «Ты человек серьезный, — значит идиот», с ним согласился и Тзара: «Человек интеллектуальный — подлинный и типичный идиот».

Едва ли есть нужда вскрывать далее противоречия в предпосылках дадаизма. Его основной нерв — живи сегодня, забудь о вчера и не думай о завтра: «Дада против будущего. Наплюем на человечество» (Тзара). Этот идеологический принцип заквасил поэзию и прозу дадаизма, который, поскольку коснемся чисто художественной стороны «Дада» использовал все приемы крайнего футуризма, словарно обогатив последний огромным количеством неологизмов, явно непристойного характера.

Евгений Ланн.